Глава СПЧ Михаил Федотов: Мне стыдно за то, что мы не сделали

Михаил Федотов возглавляет Совет при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека (СПЧ) уже девять лет. Этот орган то и дело критикует задержания активистов, давление на журналистов, принятие репрессивных законов. Но своей работой Михаил Федотов недоволен. В интервью DW он рассказал, почему.

DW: Вы возглавляете президентский Совет по правам человека с 2010 года и все это время наблюдаете за развитием гражданского общества в России. Как вы охарактеризовали бы его сегодня?

Михаил Федотов: Главная задача Совета – не наблюдать, а содействовать развитию гражданского общества. И те девять лет, что я возглавляю Совет, такая работа идет. К сожалению, проблем очень много. Я все время ощущаю себя игроком в “Тетрис” на самой высокой скорости: ты должен решить одну проблему, а в это время наваливается пять других. Эта борьба за решение отдельных вопросов отнимает много сил, и на системные задачи времени практически не остается. И это самое страшное для меня, потому что главное – это системные решения.

Михаил Федотов

– О каких именно системных задачах вы говорите?

-Например, воспрепятствование принятию опасных законов. Подготовка законов, которые будут содействовать развитию гражданского общества. Этим надо заниматься, а тут разгоняют демонстрацию в Санкт-Петербурге, и нужно бросаться туда. В это же время в нескольких городах России идут суды над гражданскими активистами, проходят протесты, связанные с мусорными свалками, и так далее. И все это одновременно сваливается. При этом члены Совета работают на общественных началах. Да, нас 50 человек – казалось бы, огромная сила. Но все заняты.

– Что касается системных вопросов: вы разработали предложения по реформированию закона о митингах, призывали президента отправить на доработку и не принимать законы об оскорблении власти и фейковых новостях. Но ведь к вам не прислушались.

– Но это не значит, что мы должны молчать. Что-то из наших предложений было учтено, что-то нет, что-то мы не успели. Вот закон о так называемом суверенном интернете. Поскольку те члены Совета, которые им занимались, все время заняты, то они подготовили экспертное заключение по проекту первого чтения к тому моменту, когда прошло второе. Ну и что с ним делать? Только одно – выбросить в корзину. Я сказал: “Хорошо, давайте быстро подготовим заключение на основании текста, принятого во втором чтении”. Еще же будет третье чтение, Совет Федерации, потом он пойдет на подпись президенту. Опять не успели.

– Звучит удручающе…

– Конечно. Я очень недоволен, для меня это тяжелый удар. Но я же не могу заставлять членов Совета. У нас демократия: каждый делает то, что может и хочет. Но в других случаях, слава богу, успеваем. И по целому ряду законопроектов наши предложения были учтены, и были внесены поправки.

– Куда, например?

– В тот же самый закон об иностранных агентах. Мы с самого начала говорили, что закон плохой, никуда не годный. Если делать закон об иноагентах, то он должен быть частью гражданского кодекса. Вполне возможна ситуация, когда иностранное правительство заключает договор агентирования с какой-то организацией. Если это делает правительственная структура, и этот заказ имеет политическое значение – хорошо, назовите это иностранным агентом. Например, правительство Японии заключает договор с господином Н. о том, что тот будет проводить кампанию за передачу Курильских островов Японии. Кто он? Иностранный агент, он представляет интересы иностранного государства.

Но при чем здесь правозащитные, экологические, женские, СПИД-сервисные организации? Они-то чей заказ выполняют, какого правительства? И мы объясняли, что в данном случае президент имел в виду одно, а законодатель сделал все по-другому. Президент говорил: “Мы не должны допустить, чтобы некоммерческие организации использовались иностранными государствами в политических целях”. Все понятно: мы не хотим, чтобы иностранные деньги вмешивались в нашу избирательную систему. Я постоянно подчеркиваю, что по тем формальным критериям, которые прописаны в действующем законодательстве, под категорию иностранных агентов можно подвести любую организацию. Любую.

– А в чем именно к вам прислушались?

– Уточнили понятие политической деятельности, это была наша инициатива. Но уточнили плохо, и после этого практика стала еще хуже. То есть опять – мы хотели одного, а получили совершенно другое. Тогда мы пошли иным путем: добились, чтобы министерство юстиции стало внимательно разбираться с каждой организацией. В итоге список резко сократился и, самое главное, уменьшилось число организаций, которые попадали в этот реестр ежегодно. Записывали по 50 организаций, а в прошлом году – то ли 10, то ли еще меньше (в 2015 году иноагентами были признаны 35 организаций. В данный момент в реестре НКО, выполняющих функции иноагента, шесть организаций, внесенных в 2018 году, и восемь – в 2019-м. НКО, самоликвидировавшиеся после внесения в реестр либо удаленные из него, не учтены. – Ред.).

Но насчет иноагентов тоже не надо заблуждаться: организации, которые признаны иностранными агентами, получают в России государственные гранты – правительственные, президентские. Не все, но грантовая система так и построена.

– Но некоторым все же пришлось самоликвидироваться. Например, Комитет против пыток был вынужден регистрироваться под другим названием (за последовавшим за этим внесением в реестр иноагентов самоликвидировался и Комитет по предотвращению пыток. Сегодня организация работает без образования юрлица. – Ред.).

-Да, но сейчас Комитет против пыток продолжает работу. А его глава (Игорь Каляпин. – Ред.) – не просто член президентского Совета по правам человека. Он был одним из основных докладчиков на прошлой встрече с президентом, является председателем нашей постоянной комиссии по гражданскому контролю за правоохранительными органами. Так что нельзя сказать, что бедный Игорь Каляпин сидит в углу, и все боятся иметь с ним дело. Ничего подобного: Игорь Александрович замечательно и очень активно работает. И все, что мы делаем по теме искоренения пыток, прежде всего связано с ним.

– Тем не менее, те факты, которые на слуху о гражданском обществе в России, деятельности активистов, правозащитников, отбивают у людей желание “высовываться“. Тут кого-то задержали, тут – обвинили, обыскали и так далее.

-Да ну. Нет, абсолютно. Преследование гражданских активистов только увеличивает их число и радикализирует их протест. А вот это – опасная вещь. Потому что общество объективно заинтересовано в том, чтобы проблемы решались за круглым столом, а не под полицейскими дубинками.

–Почему же власть этого не понимает и действует контрпродуктивно?

-Я не могу сказать, что власть этого не понимает. Во-первых, власть – это не нечто единое. Это люди, работающие в разных государственных структурах. И обвинять полицию в том, что она разгоняет несанкционированную демонстрацию, бессмысленно. Она выполняет приказ. Приказ идет от кого? От исполнительной власти, которая отдает такой приказ, когда отказывается согласовать демонстрацию.

А вот когда она отказывается согласовать, она права или неправа? Я думаю, неправа. Мы постоянно подчеркиваем, что лучшее средство противодействия несогласованному митингу – его согласование. Люди имеют право высказать свою точку зрения. Они ее высказывают, их слышат. Ну, умные руководители слышат. Глупые – плохо слышат, у них плохо со слухом. Они не понимают, чего люди хотят, и не обращают на это внимания.

– Есть выражение – рыба гниет с головы. И если сверху нет сигнала…

-Да есть сверху сигналы! И по поводу чистоты выборов тоже есть сигналы. Но на местах так работать не привыкли. То же самое в судебной практике. Сверху есть сигналы: меньше арестовывать, использовать альтернативные меры пресечения – домашний арест, залог и так далее. Но нет, суды по-прежнему арестовывают примерно 100 тысяч человек в год. Зачем? Я присутствую на всех совещаниях председателя Верховного суда с руководителями судов субъектов Российской Федерации. Он обязательно об этом говорит. Они что, не слышат? Наверное, слышат. Но продолжают действовать по старинке. Потому что судье, чтобы отказать следователю в ходатайстве об аресте, нужно иметь большую силу воли. Он понимает, что завтра у него самого будут проблемы, когда его будут назначать на более высокую должность, на новый срок.

Поэтому наш Совет выступает за то, чтобы следователь не мог напрямую выходить в суд с ходатайством о взятии под стражу, а должен был сначала получить согласие прокурора. Потому что пока действовала старая система, санкция прокурора давалась примерно в двух третях случаев. Санкция же суда дается в 95 процентах.

– Вы говорите правильные вещи о том, как должно быть, но оно не так. Что вами движет, когда вы столько лет пытаетесь достучаться до разума, а результата нет?

– Что движет? Стыд движет. Стыдно за страну, которая не может решить эти проблемы. Стыдно, что мы до сих пор не можем разобраться с пытками, ну что это такое? Но при этом, конечно, и радость, которую испытываешь от того, что смог помочь людям. Ведь помимо системных проблем и крупных конфликтов есть еще огромное количество мелких вопросов. То из общежитий людей выселяют, то, наоборот, в эти общежития не могут въехать студенты. Этих жалоб – море. По положению о Совете мы не должны этим заниматься. Ну а как мы не будем этим заниматься? Все, что мы можем, мы делаем.

Поэтому мне стыдно, я подчеркиваю, мне стыдно, за то, что мы не сделали, чего не добились, не довели до конца. Но все, что мы делали, мы делали правильно. Хотя, может быть, недостаточно активно, недостаточно организованно.

Источник dw.com